С редакцией Белновости своей жизненной историей поделилась женщина, которая не может наладить отношения с матерью и братом.
«Ты же сестра!» — мама швырнула на стол распечатку моего пожертвования в детский дом. Цифры горели на бумаге, как обвинение.
«А Саше ты даже тысячу не дала, когда у них свет отключили!»

Её голос дрожал, а пальцы сжимали край стола так, будто хотели его сломать.
Я смотрела на фото брата в рамке: мы на рыбалке, он смеётся, держа щуку. Тогда я ещё не знала, что его жена назовёт меня «жадиной» за то, что не одолжила денег на её новую шубу.
Саше я помогала. Всегда. Когда он разбил папину машину — я отдала свои сбережения на ремонт. Когда его уволили — три месяца платила за его квартиру.
Но потом он женился. Ирина ворвалась в нашу семью с криками:
«Ваши правила меня не касаются!»
Она перекрасила волосы в кислотный розовый перед нашей бабушкиной поминкой. Назвала маму «домостроевской тёткой» за то, что та попросила её надеть платок в церкви. А когда я отказалась дать им денег на отдых в Турции, она сказала Саше:
«Твоя сестра — бездушная стерва».
С тех пор я помогаю другим. Тем, кто говорит «спасибо» глазами, а не требует ещё. Тем, кто не швыряет мне в лицо: «Ты обязана!»
В прошлом месяце я купила инвалидную коляску девочке из соседнего подъезда. Её мама плакала и обнимала меня, а Ирина прислала голосовое: «Лучше бы мне новую духовку купила!»
«Он твой брат! — мама ударила кулаком по столу. — Его жена — временное явление, а ты — навсегда!»
«Нет, — сказала я тихо. — Она навсегда. Потому что он выбрал её. А не нас».
Мама ушла, хлопнув дверью. Саша звонил неделю, орал: «Ты разрушила семью!»
А я смотрела на фото из детдома — девочка в коляске улыбалась, держа мой подарок. Её радость была настоящей. Не как у Ирины, которая сморщила нос, увидев мои «дешёвые» духи.
Сегодня мама прислала смс: «У Саши проблемы с сердцем. Ты довольна?» Я положила телефон в ящик, надела куртку и пошла в больницу. Но не к нему. К той девочке, которая учится ходить. Когда я вошла в палату, она закричала:
«Тётя Катя! Смотри, я могу сделать два шага!»
Её мама плакала. Я плакала. А потом мне пришло сообщение:
«Ты даже не приехала. Ты — чудовище».
Я стерла его. Потому что чудовища не плачут от счастья за чужих детей. Чудовища не прячутся от собственной боли в помощи тем, кто ценит добро.
Иногда я думаю: а что, если Саша умрёт? Смогу ли я жить с этим? Но потом вспоминаю, как он стоял рядом, когда Ирина называла меня «жирной старой девой». И понимаю: я уже давно оплакиваю брата.
Того, который когда-то ловил для меня рыбу, а не того, что разрешает топтать свою сестру ради спокойствия в браке.












